Из дневника Садху (святого) Бхакти Вигьяна Госвами Махараджа....
Не так давно я гостил в Израиле. В один из последних дней хозяева по традиции повезли меня на Мертвое море, самое соленое озеро мира, которое к тому же находится в самой низкой точке на суше - 300 метров ниже уровня океана. Гулкие горы, почти вертикально вздымающиеся по его берегам и молчаливое, вечное спокойное Мертвое море.
Озеро это, по преданию, образовалось на месте Содома и Гоморры, в наказание за грехи провалившихся под землю. Вечный цикл человеческого существования: сначала люди, живущие в суровых условиях, жаждут наслаждений и трудятся в поте лица своего, чтобы получить их. Их аскеза рано или поздно приносит плоды и к ним приходит процветание. С процветанием приходят наслаждения, а с наслаждениями - скука и неминуемое разочарование. Не в силах признаться себе в том, что они обманулись и стремились не к тому, к чему нужно стремиться, люди не оставляют отчаянных попыток найти счастье в наслаждениях.
Читаем далее .....
Чтобы подогревать в себе угасающий пыл, они вынуждены наслаждаться все более и более изощренными способами, до тех пор пока изощрение не превращается в извращение.
Я знаю, что слова могут возмутить либеральных защитников нетрадиционной сексуальной ориентации, которые яростно отстаивают право людей на
гомосексуализм, ссылаясь на глубинную психологическую предрасположенность. Не стану отрицать существование такой предрасположенности, хотя позволю себе усомниться в том, что все, за одинм исключением, обитатели двух знаменитых городов древности родились с такой предрасположенностью.
В Кали-югу, когда мужчины нередко рождаются в телах женщин, а женщины - в телах мужчин, кто-то вполне может чувствовать тягу к недозволенным в его теле отношениям. Как относиться к этой тяге и давать ли ей волю - другой вопрос. И тем не менее главной причиной гомосексуализма все же является не она, а неутоленная жажда наслаждений, которая заставляет пресытившихся и разочаровавшихся людей искать наслаждения в запретных вещах.
Мы живем с вами во время тотального пресыщения, когда люди не задумываясь приправляют свои наслаждения специями извращений. В огне этих извращений быстро сгорает человеческая аскеза и снова наступает период скудости и тяжелых испытаний, чье дыхание уже сейчас можно ощутить на своей спине.
Бог не оценил по достоинству либерализма и широты взглядов жителей Содома и Гоморры и обрушил на них Свой гнев. Города со страшным грохотом провалились под землю. Зато сейчас современные потомки обитателей этих городов могут лечить свои утомленные избыточными наслаждениями тела в горячих водах серных источников, бьющих здесь из-под земли. Нет худа без добра. Вместо того, чтобы извлечь урок из случившегося, люди со свойственным им утилитаризмом, употребляют его себе на пользу. Поистине поразительна способность людей из всего извлекать выгоду! Но еще более поразительно терпение Бога, не устающего учить людей. Они как бы вечно соревнуются друг с другом: Бог снова и снова учит человека, а человек, как будто издеваясь над Богом, вместо того, чтобы чему-то научиться, изобретательно извлекает сладкую выгоду из Его горьких уроков.
Не теряя времени даром, мы обмазывали свои тела жирной и едкой черной глиной. Вокруг ходили нас такие же энтузиасты грязелечения, как бы заранее примеряя на себя шкуру обитателей тех сфер творения Бога, из которых сюда прорывается запах серы. Черные, страшные, они тем не менее всем своим видом давали понять, что в аду не так уж и плохо, более того, побывать там очень даже полезно, если не для души, то, по крайней мере, для тела. С воодушевлением они обмазывали себя и других, внимательно следя за тем, чтобы у них не осталось ни одного кусочка белой кожи, который бы выдал в них принадлежность к другой расе.
Вдруг кто-то местных жителей упомянул, что неподалеку от этого места, километрах в тридцати, находится соляной столп, в который превратилась жена Лота. Cами собой всплыли врезавшиеся когда-то в память строки Ахматовой:
Я знаю, что слова могут возмутить либеральных защитников нетрадиционной сексуальной ориентации, которые яростно отстаивают право людей на
гомосексуализм, ссылаясь на глубинную психологическую предрасположенность. Не стану отрицать существование такой предрасположенности, хотя позволю себе усомниться в том, что все, за одинм исключением, обитатели двух знаменитых городов древности родились с такой предрасположенностью.
В Кали-югу, когда мужчины нередко рождаются в телах женщин, а женщины - в телах мужчин, кто-то вполне может чувствовать тягу к недозволенным в его теле отношениям. Как относиться к этой тяге и давать ли ей волю - другой вопрос. И тем не менее главной причиной гомосексуализма все же является не она, а неутоленная жажда наслаждений, которая заставляет пресытившихся и разочаровавшихся людей искать наслаждения в запретных вещах.
Мы живем с вами во время тотального пресыщения, когда люди не задумываясь приправляют свои наслаждения специями извращений. В огне этих извращений быстро сгорает человеческая аскеза и снова наступает период скудости и тяжелых испытаний, чье дыхание уже сейчас можно ощутить на своей спине.
Бог не оценил по достоинству либерализма и широты взглядов жителей Содома и Гоморры и обрушил на них Свой гнев. Города со страшным грохотом провалились под землю. Зато сейчас современные потомки обитателей этих городов могут лечить свои утомленные избыточными наслаждениями тела в горячих водах серных источников, бьющих здесь из-под земли. Нет худа без добра. Вместо того, чтобы извлечь урок из случившегося, люди со свойственным им утилитаризмом, употребляют его себе на пользу. Поистине поразительна способность людей из всего извлекать выгоду! Но еще более поразительно терпение Бога, не устающего учить людей. Они как бы вечно соревнуются друг с другом: Бог снова и снова учит человека, а человек, как будто издеваясь над Богом, вместо того, чтобы чему-то научиться, изобретательно извлекает сладкую выгоду из Его горьких уроков.
Не теряя времени даром, мы обмазывали свои тела жирной и едкой черной глиной. Вокруг ходили нас такие же энтузиасты грязелечения, как бы заранее примеряя на себя шкуру обитателей тех сфер творения Бога, из которых сюда прорывается запах серы. Черные, страшные, они тем не менее всем своим видом давали понять, что в аду не так уж и плохо, более того, побывать там очень даже полезно, если не для души, то, по крайней мере, для тела. С воодушевлением они обмазывали себя и других, внимательно следя за тем, чтобы у них не осталось ни одного кусочка белой кожи, который бы выдал в них принадлежность к другой расе.
Вдруг кто-то местных жителей упомянул, что неподалеку от этого места, километрах в тридцати, находится соляной столп, в который превратилась жена Лота. Cами собой всплыли врезавшиеся когда-то в память строки Ахматовой:
И праведник шел за посланником Бога,
Огромный и светлый, по черной горе.
Но громко в жене говорила тревога:
Не поздно, ты можешь еще посмотреть
На красные башни родного Содома,
На площадь, где пела, на двор, где пряла,
На окна пустые высокого дома,
Где милому мужу детей родила.
Взглянула - и, скованы смертною болью,
Глаза ее больше смотреть не могли;
И сделалось тело прозрачною солью,
И быстрые ноги к земле приросли.
Кто женщину эту оплакивать будет?
Не меньшей ли мнится она из утрат?
Лишь сердце мое никогда не забудет
Отдавшую жизнь за единственный взгляд.
Огромный и светлый, по черной горе.
Но громко в жене говорила тревога:
Не поздно, ты можешь еще посмотреть
На красные башни родного Содома,
На площадь, где пела, на двор, где пряла,
На окна пустые высокого дома,
Где милому мужу детей родила.
Взглянула - и, скованы смертною болью,
Глаза ее больше смотреть не могли;
И сделалось тело прозрачною солью,
И быстрые ноги к земле приросли.
Кто женщину эту оплакивать будет?
Не меньшей ли мнится она из утрат?
Лишь сердце мое никогда не забудет
Отдавшую жизнь за единственный взгляд.
Огромный и светлый праведник, беспрекословно исполняющий волю Бога, и его мятущаяся жена с разорванным надвое сердцем. Он уходит вперед, а она навеки застывает, чтобы непрерывно созерцать то место, где когда-то стоял любимый ею город.
Даже и без этих стихов, воспевших ее, слабое сердце человеческое больше тянется к оглянувшейся назад жене Лота, чем к смотрящему вперед праведнику. Что греха таить, она нам ближе. Бог в назидание людям в виде соляного столпа поставил на берегу Мертвого моря памятник пагубности материальных привязанностей. Но люди (о, вечная война между ними и Богом!) приходят к нему не для того, чтобы ужаснуться гипнотической силе и нелогичности своих привязанностей, а чтобы почтить жену Лота, которая из ослушницы незаметно превратилась в героиню. И кажется нам: не муж ее, отказавшийся от всего ради Бога, совершил подвиг, а его безымянная жена.
Материальные привязанности сковывают и омертвляют нас ("взглянула и скованы смертною болью"), но самое поразительное, что сердце человеческое никогда не устает поэтизировать их, ибо самое прекрасное в нашей жизни связано с ними. Поэзия в этом мире как будто только для того и существует, чтобы живописать материальные привязанности. Снова и снова в голове вертелись гениальные строчки: "Лишь сердце мое никогда не забудет отдавшую жизнь за единственный взгляд". Бог слишком хорошо знает, во что в конце концов превращаются все наши такие невинные, на первый взгляд, материальные привязанности - в Содом и Гоморру. Бог знает изнанку. Его не обманет никакой поэтический камуфляж. В глазах Бога Содом - это всегда место разврата. В глазах лотовой жены - это место, где она познала любовь. И хотя муж ее, муж, которого она как будто любит, спокойно и величаво идет впереди, голова ее сама собой поворачивается назад. Нет, не любит она мужа. И Бога не любит. Любит только самое себя, вернее, то, чем себя считает. И город, оставшийся за спиной - часть ее смертного "я". С этим смертным "я" не может и не хочет она расстаться. Вот и стоит она здесь до сих пор, хотя уже давно и города нет. Не осталось ни площади, ни улиц, ни двора. Ничего не пощадило время. Ничего не оставил ей жестокий Бог. А она все пытается разглядеть их сквозь соленые слезы материальных привязанностей, которые до сих пор текут у нее по щекам.
Рабы мы, беглые рабы, ибо природа наша рабская. И, даже убежав от нашего хозяина, продолжаем пресмыкаться, теперь уже перед своими привязанностями.
"Искать славы, наслаждений и счастья в этом мире - все равно, что влюбляться в пролетающих птиц. Все, что мы так ценим в жизни - пустота, гниение, ничтожество. Собаки, которые кусаются, дети, которые дерутся, смеются и скоро плачут вновь... Тщета всякого великолепия, театральные зрелища, стада мелкого и крупного скота, битвы гладиаторов, все это - не больше, чем кость, брошенная собакам, кусок хлеба, раскрошенный рабам". (Марк Аврелий)
Подумал так, а в душе все равно ее жалко. Вернее, не ее, а себя со своими материальными привязанностями. Иначе, зачем бы я жалел ее?
Вокруг ходили измазанные черной глиной жирные люди, пыхтели, сопели, с наслаждением плюхались в вонючие, соленые ванны, радовались жизни. Вся эта возня не могла нарушить зловещей, предостерегающей тишины, повисшей над Мертвым морем. И только в моей голове тишина Мертвого моря нарушалась звучавшими как приговор строками: "лишь сердце мое никогда не забудет отдавшую жизнь за единственный взгляд".
Даже и без этих стихов, воспевших ее, слабое сердце человеческое больше тянется к оглянувшейся назад жене Лота, чем к смотрящему вперед праведнику. Что греха таить, она нам ближе. Бог в назидание людям в виде соляного столпа поставил на берегу Мертвого моря памятник пагубности материальных привязанностей. Но люди (о, вечная война между ними и Богом!) приходят к нему не для того, чтобы ужаснуться гипнотической силе и нелогичности своих привязанностей, а чтобы почтить жену Лота, которая из ослушницы незаметно превратилась в героиню. И кажется нам: не муж ее, отказавшийся от всего ради Бога, совершил подвиг, а его безымянная жена.
Материальные привязанности сковывают и омертвляют нас ("взглянула и скованы смертною болью"), но самое поразительное, что сердце человеческое никогда не устает поэтизировать их, ибо самое прекрасное в нашей жизни связано с ними. Поэзия в этом мире как будто только для того и существует, чтобы живописать материальные привязанности. Снова и снова в голове вертелись гениальные строчки: "Лишь сердце мое никогда не забудет отдавшую жизнь за единственный взгляд". Бог слишком хорошо знает, во что в конце концов превращаются все наши такие невинные, на первый взгляд, материальные привязанности - в Содом и Гоморру. Бог знает изнанку. Его не обманет никакой поэтический камуфляж. В глазах Бога Содом - это всегда место разврата. В глазах лотовой жены - это место, где она познала любовь. И хотя муж ее, муж, которого она как будто любит, спокойно и величаво идет впереди, голова ее сама собой поворачивается назад. Нет, не любит она мужа. И Бога не любит. Любит только самое себя, вернее, то, чем себя считает. И город, оставшийся за спиной - часть ее смертного "я". С этим смертным "я" не может и не хочет она расстаться. Вот и стоит она здесь до сих пор, хотя уже давно и города нет. Не осталось ни площади, ни улиц, ни двора. Ничего не пощадило время. Ничего не оставил ей жестокий Бог. А она все пытается разглядеть их сквозь соленые слезы материальных привязанностей, которые до сих пор текут у нее по щекам.
Рабы мы, беглые рабы, ибо природа наша рабская. И, даже убежав от нашего хозяина, продолжаем пресмыкаться, теперь уже перед своими привязанностями.
"Искать славы, наслаждений и счастья в этом мире - все равно, что влюбляться в пролетающих птиц. Все, что мы так ценим в жизни - пустота, гниение, ничтожество. Собаки, которые кусаются, дети, которые дерутся, смеются и скоро плачут вновь... Тщета всякого великолепия, театральные зрелища, стада мелкого и крупного скота, битвы гладиаторов, все это - не больше, чем кость, брошенная собакам, кусок хлеба, раскрошенный рабам". (Марк Аврелий)
Подумал так, а в душе все равно ее жалко. Вернее, не ее, а себя со своими материальными привязанностями. Иначе, зачем бы я жалел ее?
Вокруг ходили измазанные черной глиной жирные люди, пыхтели, сопели, с наслаждением плюхались в вонючие, соленые ванны, радовались жизни. Вся эта возня не могла нарушить зловещей, предостерегающей тишины, повисшей над Мертвым морем. И только в моей голове тишина Мертвого моря нарушалась звучавшими как приговор строками: "лишь сердце мое никогда не забудет отдавшую жизнь за единственный взгляд".